Средство от зависти

Спешка не к лицу владыкам. Суета - удел мелких царьков, чьё место - в пыли у ног победителей, а сильным и могущественным торопиться некуда. Они явятся куда и когда захотят и поступят как им будет угодно. Не только люди - сама Ойкумена замерла в ожидании своего жребия в час, когда встретились повелители двух её половин.

Бросив короткий взгляд на гвардейца, стоявшего справа от церемониального шатра, Филипп чуть замедлил шаг: солдат, нарочно поставленный так, чтобы видеть приближающихся царей, держал “равнение налево” - условный сигнал, означающий, что скрытый от взора Деметрий приближается медленнее и достигнет цели вторым. Этого нельзя было допустить. Они должны подойти к шатру одновременно, дабы не создалось впечатления, будто один из них торопится на поклон к сильнейшему.

Церемонии. Формальности. Насколько проще всё было в юности, когда они соперничали лишь в играх и состязаниях! В те дни ветер, трепавший края карты, не пах гарью, а глиняные фигурки на ней обозначали лишь воображаемые армии, не оставлявшие за собой кровавых следов. И не было копоти на пальцах, двигавших игрушечных воинов. Иногда, очень редко, он скучал по тем временам, когда можно было просто дать по морде вместо того, чтобы звать палача.

Но вот и шатер. Филипп остановился в предписанных протоколом десяти шагах от входа в привычной уже позе - безупречно прямо, расправив плечи и чуть приподняв подбородок, в правой руке скипетр, левая - на поясе, рядом с церемониальным кинжалом. Гвардия отсалютовала, исполнив сложную последовательность красивых, но бессмысленных движений. Оркестр подхватил финальный удар древками копий о землю, мастерски вплетя его в “Гимн величию”.

С последними аккордами свита неслышно выстроилась за спиной Филиппа и слуги распахнули занавеси. С противоположной стороны невидимые руки в точности повторили движение, открывая вход перед Деметрием. Цари встретились взглядами и одновременно шагнули под свод шатра, давая начало новому кругу показухи.

Первым от лица вызывающей стороны взял слово секретарь Филиппа Хризофон. Этот благообразный и прилежный молодой человек в шитых золотом одеждах, казалось, родился с одной лишь целью - говорить от лица царя. Не разворачивая свитка, он наизусть декламировал послание:

- Два государя могучих, деля пополам Ойкумену,

Не помышляли о том, чтоб идти друг на друга войною.

Мир да пребудет меж ними во веки, поныне и присно,

Но благодать омрачилась невольною горькой обидой...

Задрипанная пограничная деревушка с нелепым названием Козий Дол. Эта дюжина полуразвалившихся сараев, населённых оборванцами и их козами, господам половин Ойкумены была интересна не более, чем некогда грызшимся из-за неё городишкам, один из которых завоевал Филипп, а другой - Деметрий. Её единственная настоящая ценность - территориальная претензия. Повод для начала резни. О, сколько раз он проворачивал этот трюк!

- ...пусть же вернет нам те земли любимец Ареса Деметрий

И да минуют обоих объятья злопамятной Эрис.

Филипп слушал вполуха, наблюдая за выражением лица Деметрия. Ловушка захлопнулась. Владыкам не пристало отдавать земли, будь сосед хоть стократ прав в своих притязаниях. Сегодня отдашь одному - завтра придут семеро и каждый попросит по куску, причем одним из них будет тот, чьим требованиям ты уступил вчера.

Деметрий поймал его взгляд и с улыбкой кивнул, показывая, что оценил хорошую интригу. Претензия была составлена со всей возможной тщательностью и подкреплена ворохом документов, сплошь подлинников. Ни у кого не возникнет сомнений в правильности происходящего. Даже у тех, кто заплатит своей жизнью за дюжину никому не нужных сараев с козопасами. Особенно у них.

Хризофон смолк. Его коллега, повинуясь жесту господина, выбрал в суме один из заранее припасённых свитков и принялся зачитывать. Ответ был стандартным. Мы, дескать, в своём праве, земель не уступим, а буде попытаетесь взять силой - с большим сожалением, но без колебаний ответим всей имеющейся мощью.

- Оставьте нас, - приказал Филипп свите, едва чтец смолк.

Деметрий, радуясь возможности прекратить нудные словоизлияния и поскорее перейти к делу, повторил приказ для своей свиты. Цари стояли, уставясь друг на друга и ожидая, пока все выйдут. Оба, не оглядываясь, прицыкнули на телохранителей, норовивших замешкаться на выходе. И вот - одни.

- Давно этого ожидал, - улыбнулся Деметрий. - Нынче даже голозадые варвары мнят себя искушёнными политиками и судачат о том, что Ойкумена тесна для нас двоих. Говорят, они успели перессориться в попытке решить, к кому из нас наняться, когда дойдет до дела, а самые нетерпеливые уже вовсю воюют. Дети играют в Войну Двух Царей, а купцы набили амбары зерном и металлом. Весь мир готов.

Он взмахом руки указал на разделявший их стол с уставленной фигурками картой, высмотрел Козий Дол, до сего дня не знавший чести быть где-либо обозначенным, и развернул лицом к себе стоящего рядом с названием солдатика. Гоплит был мускулист, суров и превосходно экипирован - не чета полудюжине спивающихся от скуки стражей границы, которых он олицетворял.

- Одного не могу взять в толк, - Деметрий щелчком опрокинул игрушечного воина. - Почему ты оставил напоследок именно меня? Дружеские чувства? Сомневаюсь. Ты с детства меня терпеть не мог. Стратегические соображения? Ещё сомнительнее. Ты не использовал множество гораздо более выгодных возможностей для нападения. Так почему?

Филипп долго молчал, собираясь с мыслями. Сказать ему? Правда, заживо похороненная под многолетним слоем самообмана и государственных интересов, никак не желала умирать. Выстроенная для неё тюрьма за эти годы так и не стала мавзолеем.

Он посмотрел на Деметрия. Вечный соперник стоял, с напускной небрежностью опершись на стол, делал вид, что поглощён разглядыванием карты и улыбался. Разумеется, на ней не было ничего смешного, а забавляла его внутренняя борьба Филиппа. Подлец всегда хорошо умел читать по лицам.

Сказать ему? Сейчас? Но если не сейчас, то когда? В последний раз они встречались без свидетелей ещё юношами, а покинув этот шатер, если и встретятся вновь, то в застенках, куда один из них попадет побеждённым и потерявшим всё. О, нет, правду на такие вопросы отвечают только равным. Сейчас или никогда!

- Ты... - первое слово далось с трудом и прозвучало почти как оскорбление, но он быстро совладал с голосом. - Ты всегда умел задавать правильные вопросы. В особенности те, на которые трудно отвечать даже самому себе. Боги свидетели - мне приятнее было бы откусить себе язык, чем произнести это вслух, но ты заслуживаешь правды, как никто другой.

Он поймал себя на том, что по привычке выражается высокопарно, словно это всё ещё официальная встреча, а не разговор с глазу на глаз. Когда изо дня в день каждое твоё слово записывают для потомков, поневоле учишься говорить гладко, даже зная, что летописцы облагородят и переиначат каждую фразу.

- Я не мог тебя тронуть потому, что ты был мне нужен живым. И равным. Все эти победы, завоевания, мои собственные подвиги... Всю жизнь я только и делал, что пытался убедить в моём величии одного-единственного человека не свете... - он сделал долгую паузу перед последним усилием и закончил: - Тебя. Единственного человека, который однажды посмел назвать меня... ничтожеством.

Глаза Деметрия округлились от изумления. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не нашёл слов и лишь вздохнул, помотав головой. При других обстоятельствах Филипп мог бы торжествовать. Мало что способно было стереть эту наглую улыбку и пресечь поток его язвительного красноречия. Однако, замешательство было недолгим:

- Так-так-так... Вот оно что! Я ведь тоже прекрасно помню этот день... Когда же это было? Лет сорок назад?

- Тридцать семь... Именно тогда всё и началось, - продолжал Филипп. - Я обезумел от обиды, но мстить за слова - удел слабых. Мне хотелось, чтобы не только у тебя - ни у кого более не было повода назвать меня ничтожеством.

Очень хотелось отвернуться и начать расхаживать по шатру. Не видеть этого с детства знакомого лица, обрамлённого буйными кудрями и седеющей бородой, крупного носа с горбинкой и чуть вздернутой правой брови, которую он рассек ему деревянным мечом целую жизнь назад. Так было бы легче - не видеть. Но самую горькую правду не говорят стыдливо отвернувшись, и он не двинулся с места, пообещав себе, что при следующей встрече, той, которая случится в застенках, будет расхаживать и вертеться сколько душе угодно.

- Подумать только - всего лишь слово... Даже не самое обидное, меня называли и похлеще. Однако, именно оно не оставляло меня с тех пор. Оно чудилось мне в победных криках воинов. Оно звучало меж строк хвалебных песен слышимым лишь мне рефреном. Оно отравило каждый мой триумф. Всю жизнь я положил на то, чтобы смыть эту горечь, но тщетно. Что толку мне в восторгах слабых, когда я презираем равным? Однако, от тебя я не слышал с тех пор ни оскорбления, ни хвалы... Что в этом смешного?

- Всё, Филипп! Всё от начала до конца! Не оскорбление - крик бессильной зависти был началом всему. Я всегда завидовал твоему уму, величию и гению, и тот день не был исключением. Ты в очередной раз меня превзошел, и я, желая хоть как-то отыграться, не придумал ничего умнее, чем выместить обиду бранью. Стыдно было невероятно, но об извинениях, конечно, не могло быть и речи. Так всё и началось для меня.

Он оставил свой обычный полунасмешливый тон и заговорил глухо, медленно, запинаясь через слово:

- Уязвлять словом - удел слабых. С тех пор я никогда не позволял себе... бросаться словами. Зависть никуда не делась. Она душила меня, лишала покоя. В минуты своих величайших триумфов я думал о том, что затеваешь ты. Каких вершин достигнешь? Что воздвигнешь? Какой сосед следующим вручит тебе ключи от столицы? - он покачал головой. - И вот теперь ты, служивший вечным образцом для подражания, говоришь мне, что сделал всё это лишь для того, чтобы доказать мне, что я был неправ! Впечатляющий способ убеждения... Да и я хорош. Оба хороши!

Деметрий замолчал и уставился на карту так, словно впервые увидел её. Не нравилась ему карта. А может, и сама Ойкумена чем-то не устраивала. Он хмурил брови и морщил лоб, не то вспоминая, не то что-то высматривая. Сдвинул несколько фигурок, потом вернул их на место и даже поднял опрокинутого гоплита, водрузив его на прежнее место рядом с надписью “Козий Дол”.

- Надо же, - пробормотал он наконец. - А ведь кто-то пытался изобразить на этой карте наше величие. В жизни не видел более лживого рисунка.

- Лживого? - удивился Филипп.

- Границы, города, гарнизоны... Всё это чушь собачья. Здесь, - он ткнул в значок на западном побережье, - был город Эйон.

- Помню. Ты сжёг его, велел разрушить до основания и рисовать руины на всех картах в назидание тем, кто посмеет оказывать тебе сопротивление.

- Всё так. А рядом - видишь - ущелье, в которое сбросили две тысячи трупов горожан. Тоже рисуют, для пущей острастки.

Филипп в ответ лишь молча пожал плечами. На то она и война. Сожжёшь один город - десять других хорошенько подумают и сдадутся без боя.

- Вот здесь, - Деметрий высмотрел пометку на территории Филиппа. - Была Гоноесса. Ты велел поступить с ней так же. Ага, вон и ущелье, как без него? Остальные не отмечены. И напрасно.

- Да кому нужны на карте все могилы и пепелища? Двух достаточно.

- Нужны, все нужны. В назидание тем, кто посмеет утверждать, будто слова - всего лишь звуки. Хватать их за загр-ривок, - Деметрий с усилием сжал кулак, показывая, как схватит воображаемого пустослова, - и тыкать, тыкать в неё носом и приговаривать: вот тебе твои звуки, вот что от них бывает - мир пополам и кровищи по колено. Вот тогда хоть какая-то польза будет от наших завоеваний. Надо же - из-за одного слова... Глупо-то как!

Он уставился на Филиппа.

- Может, это повод остановиться, а?

- И стать всеобщим посмешищем? - фыркнул тот. - Оглянуться не успеешь, как обнаружишь себя сидящим на колу вместо трона, а дело довершит ушлый преемник.

- Мы уже посмешище! Один принёс свою жизнь в жертву обиде, другой - зависти. Кто как, а я чувствую себя редкостным дураком.

- Я тоже. Но...

- Забирай свою деревню и оставь меня в покое...

- Нет!

- ...и слово. Слово - беру обратно. Уж теперь-то ты точно никакое не ничтожество. Ты - герой всей Ойкумены и повелитель её половины, величайший из людей...

Так камень из пращи бьёт по шлему на излёте - гул в ушах, мир плывёт перед глазами, и ты замираешь на несколько мгновений, с невиданной остротой осознавая, что жизнь не покинула тебя, отныне став немного иной и обретя новые краски. Деметрий ещё что-то говорил, размахивая руками над картой, но остальная часть его речи словно не существовала для Филиппа.

- Поверить не могу... - прошептал он.

- Ну, так что? - донёсся откуда-то издалека голос. - Доволен? Мир?

- Мир?

Филипп попробовал слово на вкус: не горчит ли? Всё должно было быть иначе - война, победа, застенки, кающийся пленник... Но раскаяние равного - не чета испуганному блеянию раба в колодках. Конечно, ему это всё ещё предстоит. Правитель, отдавший землю по первому требованию, обречён, но война за земли если и будет, то потом и, может даже, не с ним, а сейчас...

- Мир! - Филипп счастливо рассмеялся и сдёрнул со стола карту, заставив фигурки разлететься по шатру. - Вечный мир! Более мне от тебя ничего не нужно. Зови своих холуёв, сейчас всё подпишем. Хризофо-он!

Он взглянул на Деметрия и вдруг снова посерьёзнел.

- А как же ты?

- Что я?

- Прости... - с виноватым видом развёл руками Филипп. - Я не знаю, как помочь тебе. Твоя зависть...

- О, не беспокойся, помощь не требуется, - улыбнулся Деметрий. - Детская обида вместо величия духа... Жизнь, потраченная на то, чтобы произвести впечатление на того, кто тебя терпеть не может... Я тебе больше не завидую.



Илл. Анастасия Тарасова



 <<< Три чашки кофе для инспектора Бекка        Криминисцениум >>>